Журнальный мир

Владимир Алейников

(Москва)

Имя любви

Набухли глазницы у каменных баб –
Не плачут, но будут и слёзы, –
Открыты их лица, хоть голос и слаб,
А в сердце – сплошные занозы.

Ах, женская доля! – опять ни вестей,
Ни слухов о тех, что пропали, –
Никак не спастись от незваных страстей,
Поэтому камнем и стали.

О том говорю, что не выразишь вдруг
Ни тайны – ведь нет ей предела, –
Ни силы забвенья – ему недосуг
Тревожить усталое тело.

О том говорю, что в душе прорвалось,
Чему поклоняемся ныне,
Зане прозреваем, – и вам не спалось,
И вы пробудились, богини.

Уста разомкни и его назови –
Ведь ждёт и очей не смыкает, –
Нет имени тоньше, чем имя любви, –
Так часто его не хватает.

И вот он откуда, сей давний недуг,
Собравший всю боль воедино! –
Пойдём – я с тобою, – так пусто вокруг,
Так тесно крылам лебединым.

Геннадий Русаков

(Москва, Нью-Йорк)

* * *
Теперь, когда пришло и встало время боли,
И я кричу навзрыд, не разжимая рта,
мне хочется понять, зачем на дальнем поле
огнём проведена багровая черта.

Наверно, жгут сушняк, идут к оврагу палом…
И тени поздних душ мелькают на крылах.
И на другом конце, над лесом, чем-то алым
пространство взметено во внеразмерный взмах.

Любимой больше нет. Её уже не будет.
Пестрит ночная гнусь. Чужой огонь горит.
А ветер по садам идёт и ветки студит,
и что-то в небесах невнятно говорит.

Любимая, ты мне отныне – имя муки.
Ты – голоса дождей и выточка стерни.
Ты – над моей судьбой разомкнутые руки.
И эти, выше слез, горящие огни.

* * *
Три тыщи лет я был любим тобою.
Три тыщи вёрст меня к тебе вели –
и обернулись болью и судьбою,
комком травы и нищенской земли.

Я сер лицом, на скорбь мою похожий.
Я ем и пью, но ты меня прости…
Мне этот свет давно уже не божий,
он бьет и брызжет из твоей горсти.

* * *
Любовь не лечит. Вера не спасает.
Я сплю в ночи, а ветер бьет в окно,
Как будто там архангел сотрясает
твоей души последнее звено.

Ты без меня закончила дорогу.
Любимая, не надо, не хочу!
Ты крест сняла, вручая душу богу…
А я мою кому теперь вручу?

* * *
Спи, моя тихая. Спи, моя кроткая.
Это ночные дожди
ходят проулком гусиной походкой.
Только ты к ним не ходи.

Это твой воздух над садом шатается,
рвётся и катится вниз.
Пусть его, милая, пусть он катается.
Ты в эту тьму не тянись.

Это грачи завозились спросонья
у родников на ветле.
Спи, моя светлая. Спи, моя доня!
Ночь на огромной земле.

Спи без меня под приокскою глиною.
Что я с моею виной?
Страшная-страшная, длинная-длинная,
жизнь моя ходит за мной.

Юлия Белохвостова

(Москва)

* * *
Шмелём жужжит в ушах: жалею, жду, желаю…
Не голова в кудрях, а клевера цветок.
Не музыкой встречай – собачьим хриплым лаем,
чужую не пускай на болевой порог.

Не знать твоих забот, не чувствовать тревоги,
в душевной суете не стать тебе плечом,
рассматривать в пыли излучину дороги
и думать о дожде и больше ни о чём.

Я больше не хочу быть ничему причиной,
а только на лугу, где клевер и кипрей,
валяться в жаркий день с насмешливым мужчиной
и целовать его в морщинку меж бровей.

* * *
Я напишу – читай меня, листай,
и складывай слова и смыслы вместе,
ставь между ними плюсик, словно крестик,
но крест на всем прочитанном не ставь.

Все будет продолжаться день за днем
медлительно сиречь неторопливо:
река плюс ива, водоем плюс ива…
Мне кажется, река – не водоем.

Мне кажется, она теряет смысл,
по горло зарастая камышами,
и рыбы забывают, чем дышали,
и пьют туман рассветный как кумыс.

А ты дыши, дыши, и мне пиши,
буду пить слова твои густые,
пока они в разлуке не остыли,
не остудили утренней души.

Я напишу, а ты меня читай,
води губами, пальцами по коже,
и то, что ты во мне понять не сможешь,
из этих слов и строчек вычитай.

Олжас Сулейменов

(г. Алматы)

Из «Глиняной книги»

Пел старик о зелёной тростинке,
Пел, седой, развивая жилы,
Его голос высокий качался,
Как цветок на старой могиле.

Он забыл то лицо и талию,
как её обнимал
……………и так далее,
только голос
уныло помнил
до деталей весёлую полночь.
Как собаки тогда брехали!..
Ишаки, гогоча, брыкались,
и сухая трава под телами
извивалась
и вырывалась…

Признанье пустынника

… Хочешь, рёбра раздвину
и трепетный мяса кусок
брошу в жаркую пыль,
в каракумский бездушный песок,
чтобы вырос густой карагач по дороге твоей,
чтобы он, как мечта моя был уязвим и высок.
Разве я не страдал, когда честь задевали твою!
Чем, скажи, заслужить беспокойную нежность твою,
Я люблю, но не требуй, родная, признанья в любви.
Ты скажи: разве я не погибну любимым в бою!

Русь Врубеля

Край росистых лесов
И глазастых коней,
Россыпь рубленных сёл,
Городов изваянья,
И брусничные ночи,
И россыпь огней.
Росомашьи размашистые расстоянья.
Жизнь – и выдох сквозь зубы,
И радость, и Русь.
Глупость осени. Шубы.
И русое небо,
И морозы.
И странные взоры Марусь.
И горящие, хрупкие
щёки хлеба.
Я могу перечислить –
и весь мой рассказ:
Русь – река под обрывом,
и это не мало.
Ночь июльская. Ивы. И месяц раскосый.
Я, как ты, задыхаюсь,
когда обнимаю…

Ольга Постникова

(Москва)

* * *
… Уходим в огни преисподней,
В метро, где прощанье, как смерть,
И снова до встречи субботней
Отчаянье и круговерть.

Хотела, чтоб розно ни шага,
Ни вдоха, чтоб, нежно таясь,
Как будто в камее Гонзага
Нам об руку вечно стоять.

Сегодня полдня отмолили…
Не смея назваться родной,
Мой милый, хотя бы в могиле,
Хотя бы в могиле – в одной…

Но звезд, в небесах неслиянных,
Паденьем не сблизить никак.
Уснешь ты в зеленых полянах,
А мне –сквозь горенье – во мрак.

* * *
Господи, сколько любви… Воробьи на весеннем балконе,
Почками тополя пахнет апрельский картавый гром.
На фотографии – мать и дитя, как на иконе,
Сначала вдвоем, а потом – втроем, вчетвером…

Как мы богаты с тобой! Неужели так и бывает:
Есть у нас еда и крыша над головой,
И от крахмала белье на солнце отвердевает,
И шепот наш не разделить на голос мой и твой.

Дали друг друга нам, расщедрился мир жестокий,
Чтоб через поле мы шли средь птичьих высоких нот.
Только б ладонью греть с родинками эти щеки…
Счастье мое, дыши, чтоб я слышала каждую ночь!

Не проглядеть, не забыть малую прелесть былую:
Утро, где вербной пыльцой позолочен рукав голубой…
Дочку твою любить за то, что схожа с тобой
Этой полуулыбкой, подобною поцелую.

Лариса Миллер

(Москва)

* * *
А любовь и стихи – это лишь утоленье печали,
Это просто попытка утишить сердечную боль,
Это лишь для того, чтобы ночи и дни не серчали.
А любовь и стихи – заклинанье моё и пароль.

А любовь и стихи – это помощь, пароль, разрешенье,
Петушиное слово, чтоб жить и сейчас, и потом.
А любовь и стихи – это шлюпка во время крушенья,
Это чья-то рука, чья-то помощь на спуске крутом.

* * *
Все во всех влюблены
Хоть чуть-чуть, хоть немного,
Потому что любовь –
Это то, что от Бога,
Это то, что осталось
От давнего рая.

Если всё-таки жизнь
И поныне живая,
То лишь благодаря
Чувствам тёплым, сердечным,
Что дано испытать
Нам земным и невечным.

* * *
Не спугни. Не спугни. Подходи осторожно,
Даже если собою владеть невозможно,
Когда маленький ангел на белых крылах –
Вот ещё один взмах и ещё один взмах –
К нам слетает с небес и садится меж нами,
Прикоснувшись к земле неземными крылами.
Я слежу за случившимся, веки смежив,
Чем жила я доселе, и чем ты был жив,
И моя, и твоя в мире сём принадлежность –
Всё неважно, когда есть безмерная нежность.
Мы не снегом – небесной осыпаны пылью.
Назови это сном. Назови это былью.
Я могу белых крыльев рукою коснуться.
Надо только привстать. Надо только проснуться.
Надо сделать лишь шаг различимый и внятный
В этой снежной ночи на земле необъятной.

* * *
А любовь до того молода, до того молода,
У неё всегда счёт на мгновения, не на года.
А любовь до того молода и легка на подъём,
Что шутя покидает того, с кем ей было вдвоём
Хорошо и тепло. А любовь так легка и юна,
Что, убив, не способна понять, что убила она.

Юрий Кублановский

(Москва)

Лесник

Мы сегодня от счастья в слезах,
как апостол, прозревший в Дамаске,
так что радужный воздух в глазах
уподобился детской гримаске.

1.
В соломенной шторе мерцают полоски,
мерещатся вещи сквозь сумрак и тишь.
И я уже выкурил треть папироски…
А ты, драгоценная, дышишь и спишь.

Ах, я не достоин такого подарка!
Я знаю лицо твоё, губы, плечо.
Я знаю, где холодно, знаю, где жарко,
где сразу и холодно и горячо.

Проснись – мы натопим огромную печку,
на наших глазах испаряется чай.
Мороз заковал свою бедную речку,
метель навалила сугроб невзначай.

Вот наша округа с её околотком,
с холодной скорлупкой, горячим ядром…
Румяный лесник с золотою бородкой
проехал в санях перед нашим окном.

2.
Румяный лесник с золотою бородкой,
к тому же – в фуражке с зелёной бархоткой
проехал…
И сердце забилось сильней.
Куда он направился? Верно, за водкой!
Я б тоже, любимая, выпил с охоткой,
да где её взять, не имея саней?

Вот если бы было немного поближе…
А впрочем, в груди моей хватит огня:
давай-ка я встану на финские лыжи,
а ты, зарыдав, перекрестишь меня.

По древнему лесу с порошей в овраге
помчусь, чтоб запомнить уже на века –
замёрзший замок на стеклянном сельмаге
и странно блуждающий взгляд лесника.

Ольга Сульчинская

(Москва)

Ниточка

Ты на тоненькой ниточке подвесил меня к небесам.
Я не знаю, зачем. Ты, наверно, не знаешь и сам.
Но за ниточку эту я перед тобою в долгу.
Улететь не могу – а зато и упасть не могу.
И теперь я качаюсь на ней то туда – то сюда.
Слева – воздух и пламя. Справа – лед и вода.

Воздушный змей

Моя душа как змей воздушный. А ниточка в твоих руках.
Он ветреный и непослушный. А ниточка в твоих руках.
То с ветром весело играет, легко витает в облаках,
То, содрогнувшись, замирает и воздух ловит впопыхах.
А тот, внизу, стоит, смеется – ему так весело смотреть!
А змей все бьется, ветер вьется, все хочет нить перетереть…

Свиток

Все имеет значенье. Ничто не имеет значенья
Кровью стала вода – превратилась в вино.
Мой премудрый китаец, все твои изреченья
Я легко отдала за мгновенье одно!
Свиток свой убери, все равно я читать не умею,
Или лучше давай из него смастери
Золотого дракона воздушного змея,
Отпусти его наверх и трубочку вслед закури.
Всей премудростью мира не выкупить шаткую сень
Наших свадебных снов, не продлить нам свиданья,
И напрасное зренье ловит лишь беглую тень
На любимом лице, ускользающем от обладанья.
Вечность пишет по сердцу, меняя наклон и нажим,
Время остановилось и вспять обращает теченье,
И уходит совсем. Мы на отмелях мира лежим
Все имеет значенье. Ничто не имеет значенья.

Сергей Бирюков

(г. Галле)

* * *
Ты – Некто – состоящий из любви слов
Ты – уловитель-ловитель-воитель снов
Ты – Некто – из ферментов любви
Ты – состоящий настоящий – ты
Любовного сна
Находишься ли ты в промежутке
Необы-чайной
Страны ЛЮ
ОБВИтыЙ
Тайного света ниоткуда
Из высоты
Как система доказательств
О растворении химических веществ
О гляди и гряди и входи
В эту узкую дверь зачатия
В этот час и час и о-твори

Петербург

Дух Петербурга не остужен
Движение витых оград
Дверей вечерний скрип недужен
И Неточка и Летний Сад

Вдали где Церковь на Крови
Встает из недр огонь заката
Вблизи – рождение любви
Возможно рифма виновата

Но нет линейного пути
На точных черточках проспекта
Не так ни там не перейти
Ночь улицу фонарь аптеку

Вглядись в пустую темноту
Застыло время беглым гласом
В полете или на лету
На стрелке под небесным часом

Екатерина Али

(Москва)

* * *
Как жить, когда пустой вагон в надрыв несётся
И полыхает дождь, как сумрачный прибой,
Последней осени столетние колодцы,
Он вышел прочь, он даже не посмел
Сказать ты мне была родною,
Любил ли он меня как женщину, как боль, как горе?

Любил ли он вечерний шелест за окном?
Пустые улицы, московские посёлки —
Теперь не важно! Он теперь не мой,
Но сердце бьётся, бьётся…

* * *
Искать тебя, не выходя из дома,
Искать среди пустых надежд,
Как эта музыка знакома,
Как дождь пронзителен и свеж;

Пустой чердак, икона, ваза –
Что здесь ещё нарисовать?
Потрет и найденное право,
Любить тебя и ждать.

Евгений Чепурных

(г. Самара)

благодарное

прекрасны духи лета и зимы,
бегущие лошадками по кругу.
прекрасны звери, ставшие людьми
и люди, протянувшие им руку.

и ясных глаз небесное тепло,
и долгой жизни сладкая неспелость.
и ВСЕ, что тихо на душу легло
и больше никуда уже не делось…
Нам земным и невечным.

на майдане

я понимал, что счастье не про нас,
я продавал картинки на майдане.
и звали меня Нико Пиросмани,
и я писал все, что пишу сейчас.
олени мчались и рычали львы,
в окне смеялись музы-незнакомки.
никто не покупал моей травы
и неба,
и свистулек на тесемке.
а та, которой грезил в синеве,
в чужих лучах, заманчивых и дальних,
погладила меня по голове
и затворила двери царской спальни.
и царских пушек радостный салют
печально тает искрами в бокале.
но я люблю, когда меня не ждут,
всю жизнь рисуя то, чего не ждали…

зеленый романс

любимых не целуют по ночам на стареньком диванчике прогретом. любимых не ревнуют к их мужьям, как не ревнуют к стенам и предметам. их выкликают взглядом из толпы, без отклика в ответ легко печалясь. их не приводят в тень своей избы ни на пирог, ни на стаканчик чая. а ежели случаются они, как вспышки посреди дороги ровной, не помечайте крестиками дни, припоминая долго и подробно.
она уйдет, уедет, уплывет, внештатная, как жизнь, бортпроводница. она вам даст билет на самолет, который никогда не приземлится. сочтите сантименты за пустяк, чтоб жить спокойней и дышать ровнее. и горе вам, когда хотя бы шаг, хотя бы шаг вы сделали за нею

Виталий Штемпель

(г. Фульда)

* * *
Снег двор запорошил. Он падал, чуть шурша.
К деревьям льнул, к окну. Ему всё было ново.
Ты кофе пролила, и ты уже готова
Молекулою стать на кончике ножа.

Всей стаей улететь мечтали воробьи,
Да снег приворожил, и двор давно родим им.
Себя – не принуждай, меня – не торопи:
Друг друга у себя однажды мы отнимем.

Уже не различить ни следа, ни пути.
Поговори со мной о жизни, о Прудоне.
Ты вспыхнешь, горяча, как этот снег в горсти,
Нет, холодна, как снег расстаявший в ладони.

* * *
Что было б – мне страшно подумать,
Мне страшно подумать – что было б,
Когда бы тебя я не встретил,
Когда б не узнал в этой жизни,
Что всё-таки в мире ты есть.

И больно тебе мне признаться, –
Но это лишь плата земная,
Обычная плата земная:
Тобой не хочу восторгаться,
Тебя не умею любить.

О, да – красота изначальна! –
Теперь-то я знаю о том.
Но память о ней преходяща.
И даже она – ни при чём.

Александр Радашкевич

(Париж)

Наша любовь

Она дрожит на тех вокзалах,
где откатили поезда
за сеть обратных поворотов,
она встречает самолёты
в небесных аэропортах из
городов, прилежно стёртых
на картах позапрошлых стран,
в её глазах струятся годы
за веком, канувшим в века.
Мы различаем в раме окон
её прощальное лицо, в дыму
обугленных бессонниц,
во мгле оледенелых снов,
с той отгоревшей сигаретой
над отыгравшимся вином.
Недораспахнутое небо, недо-
гадавшаяся память, недо-
любившая любовь, в потёртом
прошленьком пальто, со взглядом
дальним и незрячим, она
дрожит на тех вокзалах, на той
заснеженной скамье, в той
неразгаданной аллее, куда
её мы заводили и где
мы предали её.

2012. Париж

Виктор Есипов

(Москва)

* * *

В.К.

Послушай, внезапно родная,
коней не гони, охолонь –
хоть жизнь докатилась до края,
нас общий снедает огонь.

Хватало горчицы и перца
дурманило страсти вино –
я всю свою душу и сердце,
казалось, растратил давно.

И Богом был взыскан, и бесом,
всё выжжено вроде дотла…
Гляжу на себя с интересом:
так что же во мне ты нашла?

* * *
Мне всё в твоем облике нравится,
что мягок твой нрав, а не крут,
что ты в самом деле красавица
на самый взыскательный суд.

Тепло твоё чувствую кожею,
хоть ты далеко от меня –
и это не фраза расхожая,
а встречного отблеск огня.

Со словом слова хороводятся,
в ночном фейерверке любви,
волною по телу расходятся
признанья и ласки твои.

Известьями делимся скудными –
и снова, была не была,
парим над житейскими буднями,
фантазий расправив крыла.

С полотен Шагала слетевшие
над Пресней, над Прагой парим,
мы оба с тобой сумасшедшие –
молчишь, говорю, говорим …

Евгения Джен Баранова

(Москва)

* * *
На рукавице вымышленной руки
вышит кентавр, зяблики, мотыльки,
вышито всё, что словом нельзя сберечь:
воздух, земля, дыхание, речка-речь.

Я так любуюсь вышивкой, так боюсь
сердце добавить к призрачному шитью,
что отпускаю – рыбкой пускай плывёт,
маленький Данте околоплодных вод.

Из хлорофитов тесную колыбель,
может, совьёт себе, может, нырнёт к тебе.
Как серебрится дикий его плавник.
Если отыщешь, дафниями корми.

А затоскуешь – боже не приведи –
слушай, как бьётся возле твоей груди.

* * *
Много говорили, мало спали,
разливали в чашки кипяток.
В серебристом холоде эмали
растворяли огненный восток.

В комнату входили, как в молитву,
дни перебирали, как пасьянс.
Мягко разжимали челюсть лифта,
ссорились, слонялись по друзьям.

В сущности, история простая.
Дрожь в ресницах, вынужденный смех.
Видишь, недотыкомка летает,
пьёт из лампы, словно человек.

Владимир Салимон

(Москва)

* * *
Сердца хочется побольше,
чем необходимо,
чтобы ты чуть-чуть подольше
мной была любима.

Потому что осень вскоре
все переиначит,
между досками в заборе
скоро замаячит.

И откроются, быть может,
нам такие дали –
даже суслик лапки сложит
на груди в печали.

* * *
Дорогая моя, ненаглядная, –
говорю я и слышу в ответ,
как из комнаты елка нарядная,
новогодняя шлет мне привет.

Вспыхнут вдруг огоньки разноцветные,
колокольчики вдруг зазвенят –
от тебя мне посланья приветные
сквозь кромешную тьму полетят.

Скрипнет шкаф, загремят чашки с рюмками,
будто это не шкаф, а трамвай
полутемными мчит переулками,
через площадь – в неведомый край.

Он, как гром в поднебесье рокочущий,
как вино, что в бокалах кипит,
этот дивный, старинный, грохочущий,
замечательный транспорта вид.

* * *
Одиночество – модная тема.
Ходим-бродим, несем всякий бред,
как герои Станислава Лема
на одной из далеких планет.

Чтобы общей тоске не поддаться
и в унынье не впасть невзначай,
я решил – буду всем улыбаться,
будто жизнь во мне бьет через край.

Словно я не такой, как другие,
мне не страшно, не больно ничуть,
и не вою в ночи от тоски я,
когда снится мне всякая жуть.

Не с колючими крючьями черти
и не грешники, вмерзшие в лед,
и не лик огнедышащей смерти,
что меня неминуемо ждет.

Снится мне, что я шарю во мраке,
но никак не могу отыскать
ту, которой, покорней собаки,
рад от счастья был руки лизать.

Евгений Поспелов

(Москва)

* * *
Чувства – не бремя,
…..как рваная отмель заката – не рана:
призыв к обнажённости.

Чувства – не морок,
…..не сны-одеяльца,
которые можно сдёрнуть с себя.

Не их удел
бестелесно падать одеждами,
……….смятыми в острые складки
………………..своей пустоты…

Ты могла б оставаться
……….в застенках бесчувствия,
сжавшись в саване сна,
……….в саркофаге покоя,
и тогда не пришлось бы кутать себя
………..в мою нежность,
утомлённо сиять наготой
……….на оранжевой отмели дня
с безмятежной улыбкой –

…….не прося обещаний,
…..не боясь, что разлюбят тебя…

* * *
………..Депеша полковнику
Спешу сообщить:
вдоль линии фронта
……любимые любящих смяли…
Участник битв, я с ними делю их скудную пищу –
ломоть
…..неостывшего слова. –

Гвардейцы не спят в этих стычках сотни ночей.
А утром падших вновь поднимают,
и те ворчат недовольно:
……..как трудно здесь умереть…

Участник, я знаю кем для меня
………..взорвано мирное время –
ты швырнула в него моим сердцем.

И теперь я не знаю, где полк мой, где вечер,
чтобы отправить депешу:
«убит, прошу не тревожить»…

Полковник,
как трудно здесь умереть! –
……….в тонких запахах битв,
и как просто заживо гибнуть
…………,,,каждый раз
вдоль всей линии фронта.

Андрей Фамицкий

(Москва)

* * *

Клементине Ширшовой

мы вылеплены из снега –
снегурка и снеговик.
мы ждём середины века
и в той середине – миг.

пускай этот миг недолог,
но в сердце его – жара.
стоим в окруженье ёлок:
«родная, жива?» – «жива».

обклёванный нос морковкой,
незрячие угли глаз.
не сманивай нас обновкой,
спаси и помилуй нас.

пусть тем, кто за нас в ответе,
воздастся по их трудам.
мороз, выбегают дети,
а я тебя не отдам.

* * *
мы поедем на электричке
не куда-нибудь на кулички,
а куда-нибудь навсегда,
где крапивы полно, клубнички
и колодезная вода.

на огромном велосипеде,
из волшебного сна соседи,
будут дети кататься там,
а под вечер склонять к беседе
станут Рильке и Мандельштам.

а назавтра мы встанем рано
не с продавленного дивана,
но с отринутого одра –
петь Муслима и Адриано,
пить бессмертие из ведра.

здесь подводит черту эпоха,
среди сныти, чертополоха,
прочей солнечной чепухи.
продолжаются тут неплохо
пчёлы, мёд, человек, стихи.

Анатолий Аврутин

(г. Минск)

* * *
Четвёртый час… Неясная тоска…
А женщина так близко от виска,
Что расстояньем кажется дыханье.
И так уже бессчётно зим и лет –
Она проснётся и проснётся свет,
Сверкнёт очами – явится сиянье.

И между нами нет иных преград,
Лишь только этот сумеречный взгляд,
Где в двух зрачках испуганное небо.
А дальше неба некуда идти –
На небеса ведут нас все пути…
На тех путях всё истинно и немо.

Погасла лампа… Полная луна
Её телесным отсветом полна,
Её плечо парит над мирозданьем.
И я вот этим худеньким плечом
От боли и наветов защищён,
Навеки защищён ее дыханьем.

Струятся с неба звездные пучки,
А нагота сжигает мне зрачки,
И нет уже ни полночи, ни взгляда.
Есть только эта шаткая кровать –
На ней любить, на ней и умирать,
И между этим паузы не надо…

* * *
Веранда. Полдень. Дождь отвесный.
На всём напрасности печать.
И мне совсем не интересно
От женщин письма получать.

Хотя лежит на стуле венском,
Не раз прочитано, не два,
Письмо, где крупный почерк женский,
Где очень грешные слова.

Грешил… Грешу… И словом грешным
Меня случайно не пронять.
Но этот голос безутешный
Мне вдруг почудился опять.

Как не поверить этой муке,
Не отозваться, не дерзнуть?
А эти скрещенные руки,
Напрасно прячущие грудь…

А этот ворот, ставший тесным,
Ладонь, где жилки – на просвет?
Веранда… Полдень… Дождь отвесный…
И этим письмам – тридцать лет…

Валерий Лобанов

(г. Одинцово)

Из прошлого века

Б.П.

Эта роза влюблена.
Не случайна эта встреча.
Покоряется она
не ропща и не переча.

Ни понять, ни рассудить
полувздоха, полустона…
Ты боишься повредить
лепестки её бутона.

Ты бросаешь семена
по округе, точно кочет.
Ты боишься, а она
только этого и хочет.

Это не стихи, а проза.
В восемнадцатом году
отзвенела эта роза,
словно музыка во льду.

Тихо в городском саду.
Так природа повелела, –
расцвела и отзвенела,
неподвластная суду.

Девушка с коромыслом

Два ведра на её коромысле
две руки у неё, два крыла,
и водица прозрачна, светла,
и просты её чистые мысли.

Так гони же, гони же, гони же
мысль туманну! На кой она ляд?
…Но всё ниже, и ниже, и ниже
опускается взгляд.

Завещание

Космический не манит холод,
не нужен мне земной гектар…
Люби меня, пока я молод!
Люби меня, пока я стар!

Былое обратится в небыль.
Ты всё равно меня люби –
в астрономическом ли небе,
в геологической глуби!

* * *
Мне боги потакают.
Столетью грош цена.
Века перетекают,
история – одна.

Я вижу ту подругу,
ту ночь, проём окна.
Я знаю ту Калугу,
где сделана Луна.

Вячеслав Кожемякин

(Москва)

Трилистник без имени

1.
Меня меж завтра и вчера
Нет, так о чем, о ком молиться?
Не я, но в сердце меж добра
И зла – пустая щель дымится,

И лишь в любви, что – столп огня,
Неважно, ангел, или сводня, –
Ни завтра, ни вчера, лишь я,
Воскресший в голосе сегодня.

2. Обмен

Возьми ж себе розу, а сердце дай мне.
Давыдов

Я не встану в нездешнюю позу,
Так знакомую всем шаркунам,
Ты сказала: «Возьми ж себе розу»,
Продолжение знал я и сам:

«Ну на что мне сдалось это сердце»? –
Я сказал, – «что мне сердце, дружок,
От которого некуда деться»? —
И сменялся с тобой на цветок.

3. Кувшин

Как я могу любить кого-то,
Когда я пуст?
И только глиняная нота
Из твёрдых уст;
И лишь когда меня не станет
Во мне, пустом,
Прольётся дождь, я буду занят
Любви дождём,
И кое-кто, кого люблю я,
Допустим, ты,
Возьмёшь кувшин и, как целуя,
Попьёшь воды.

Анна Маркина

(Москва)

* * *
На станции, в тылу платформы сонной,
Палят, палят минуты окаянные.
Всё боль и свет без имени. Не я, не мы,
А призрак счастья, пение пионов.
Сияние, не мы, не мы, сияние,

Подкожное цветенье диких роз,
Их смерть, гудящая издалека мне.
Привычный путь терновником зарос,
А поезд сыт по горло тупиками
и потому скатился под откос.

Ты истреби, ты выпусти из тела
всех этих светлячков невыносимых,
моя война, Пёрл-Харбор, Хиросима…
Спаси меня, убей меня, спаси меня,
Пока чужая пуля не задела.

Алексей Смирнов

(Москва)

* * *
Всю высоту над Окою
Глазом, попробуй, окинь.
Кто воспарит над такою,
Тронет остывшую синь?

В час, когда воды окутал
Сизый туман заварной,
Ласточкой прянет под купол
Чья-то душа надо мной.

И отзовутся на это
Чуткие колокола
Ей, что в обители света
Чистую радость свила.

Лемнос

Эта женщина – игрушка;
Как инфанта, хороша.
С ней и весело, и грустно
Раскрывается душа.
По руке и рукавица.
Пясть горячая нежна.
Кто она? Отроковица
Или верная жена?

Но не зря мечтою мучат
Сокровенные черты,
Обольстительны, как участь
Обречённой чистоты.
То опустится несмело,
То закружится, шутя.
В путь! К святилищу – на Лемнос
За собой зовёт дитя.

Купол звёзд мерцает кругло.
Ворох кукол на руках,
И сама она, как кукла,
В твёрдых, с пряжкой, башмачках.
Припадают к ней олени,
С ней волне не клокотать.
Как теплы её колени,
Тонки токи в локотках!

У святилища Гефеста
На пустынном берегу
Я её своей невестой
До рассвета нареку.
Длинно вспыхнет алый факел
И погасит след слезы.
И прижмётся к сердцу ангел,
Пьющий хмель ночной лозы.

Владимир Бояринов

(Москва)

Берёза

Стоит полунагая
Над стынущей рекой.
– Не зябко, дорогая?
– Не шибко, дорогой.

Вернусь усталый с речки,
Поленьев наколю.
Я за полночь у печки
Сумерничать люблю.

Чтоб дольше не потухли,
Сгребаю кочергой
Берёзовые угли…
– Не жарко, дорогой?

* * *
В прибрежной роще снегири
Калину стылую склевали.
Что ты сказала? Повтори.
Я не расслышал за словами
Ни слёз, ни смеха всё равно, –
Но не бывает середины,
Её нам просто не дано,
И нет её, как нет давно
На ветках выстывшей калины.

Как нынче ночь светла

На нашем берегу костров не разжигают.
На нашем берегу такая тишина!
Но пахнет по ночам осиновою гарью
И даже ваша музыка слышна.

Донёсся звонкий смех. И зримо, и весомо
Ударилась волна о ледяной причал.
На вашем берегу играют Мендельсона…
Как нынче ночь светла! Как слышно по ночам!

Осенние дожди давно отморосили.
Деревья, и дома, и дальний плёс в снегу.
Красиво ты живёшь. Живи еще красивей!
На противоположном берегу.

Татьяна Данильянц

(Москва)

Эрос

Он поёт разными ртами.
Ян Сяобин

1
увидела тебя
узнала
как будто время отправилось вспять
в мгновенья реки
с неправильным течением
вспять увидеть
с запасом узнать
всё о тебе обо всём
не горькая эта
совсем не горькая
пей бессмертье
с тобой
останавливается время
у моего лица

2
хочу тебя запомнить
войти в тебя памятью
ртов глаз рук
лон жил вен век
стать печатью на губах твоих
стать твоим отпечатком
времени

3
растения не смогут увидеть
наступает время о́но
беспамятство речи

4
я закачусь в дальний угол
в беспросветную тишь
вещей
буду поблёскивать
всем чем имею
всем своим временем
оным

5
выйти из беспамятства
из коридора зимы
зацвести расцвести
обвить тебя крепко
стеной плоти и бессмертия
бессмертным цветением

плоти

Ольга Алёнкина

(г. Железногорск)

Нашпигуй!

Нашпигуй меня словами,
Поцелуями в такт,
Между нами визуальный
Сумашедший контакт.
Проникай ко мне под кожу,
Разливайся в крови
Мы с тобою так похожи
В нашей дерзкой любви.
Под симфонию Баха,
Улетаю в астрал.
Я не чувствую страха.
Ты мой идеал!

Волк и волчица

– Моя
…..Дорогая
……….волчица!
…………..С тобой
………..Мне уютно
…….молчится.
И в тихие
Дни
Снего
пада.
Мне этого
Только
И надо.

– Мой, волк!.
Мой любимый, зверюга!
Пусть знает и лес.
И округа.
Ты мой
До конца и навеки.
Пусть нас
Не найдут
Человеки.

Бахытжан Канапьянов

(г. Алматы)

Свет в окнах

Во дворе соседи говорят:
«Три окошка в доме не горят!»
Ночью на балкон я выхожу,
Окна незажжённые ищу.
Грусть-тоска берёт меня опять.
Почему? – не знаю. Не понять.
Ведь и дом – не дом, покуда в нём
Чья-то жизнь не светится огнём.
Я и жизни собственной не рад,
Если в доме окна не горят.
Вспыхнул как-то ночью по весне
Свет в одном окне. В другом окне.
Вот и в третьем загорелся он…
Женщина выходит на балкон!

Небесная связь

Грусть сентября.
Паутина сквозь листья блестит.
Телефонная будка.
В ней – школьница,
Трубку сняв с рычага,
Трубный зов журавлей.

Ветер воспоминаний

Да хранит тебя – когда я вдалеке –
Светлое моё воспоминанье,
Ветром поглощая расстоянье,
Прикоснётся ветерком к твоей щеке.

Да хранит меня – когда ты вдалеке –
Образ твой. Минуя расстоянье,
Прикоснётся он к лицу – щека к щеке –
Лёгким ветерком воспоминанья.

Быть может, бродят ветры жизни бренной –
И мысли о любимых в наши сны
Дорогою выносят сокровенной

При свете звёзд во мраке тишины.
Разрозненные судьбы по вселенной.

Виктор Петров

(г. Ростов-на-Дону)

Сейчас

Пусть уже не дышать, не смотреть,
Пусть на плаху, на дыбу, в огонь –
Мне желанней такая вот смерть,
Чем тревога и ужас погонь!

Гнал и гнался по свету за тем,
Что маячило зря впереди
И казалось мне темой из тем,
Но сейчас разорвалось в груди.

Я тебя всем другим предпочту,
Сколь ни есть и ни будет других,
И решусь перейти за черту,
И склонюсь у коленей твоих.

Вижу глаз невозвратную глубь,
И касаюсь текучих волос,
И не знаю приманчивей губ,
И постыден ответ на вопрос:

«Как случилось, и как же я мог
Величать неизвестно кого?!»
Мне бы вымарать весь эпилог
В том романе, что был до сего.

Текст размножен и есть посейчас.
Говоришь: «Ерунда, перестань!..»
Соловьиного чувства запас
Перехлёстом охватит гортань.

Для такой лишь отныне отверст:
Очи застит изгибами стать,
Удвителен взор твой и жест –
Что ни скажется, не рассказать!

Мне желать – не желать ничего! –
Пусть провал, и погибель, и сон…
Если станет заменой всего
Поцелуев, объятий полон

Жизни этой не будет потом,
А иная уже не про нас,
Лишь бы руки сходились крестом,
И продлилось назавтра «сейчас».

Виктор Обухов

(г. Ростов-на-Дону)

Романтические наброски

*
(Словно в летнюю воду с разбега,
Словно в небо нездешнего сна…)

…с этим домом, невзрачным ночлегом,
С этой улицей, осенью, снегом,
Нежилым сквозняком из окна,
С этим городом…
– Мы разминулись,
Не пришли. Потерялись вдали;
Это где-то – за тридевять улиц
От не помнящей чуда земли,
От увечности съемного быта,
От ущербных прикрас бытия;
– Где счастливо об этом забыто,
И она – словно книга – раскрыта,
И она – словно книга…
– Моя…

**
Мы смешны. Мы земны. И небесны.
(Я – смешней, и небесней – она)
Вот – как книга – распахнута бездна,
И взлетают над ней имена,
Неземного коснулось земное,
Светит плоть, занимается дух,
И Любовь освящает смешное.
И в одно претворяет из двух.
– Как в давнишние, в годы другие,
Где твореньем любуется Бог,
А пред Ним – мировые стихии
Как зверушки, играют у ног,
И глядит, – восхищенно, предвзято,
Как потешно резвятся вдвоем,
Умиляется:
– Вот поросята!
С ними чудо, они – о своем…

Марина Гарбер

(Люксембург)

Первая любовь

Давай представим: девочка, гамак,
и ты стоишь, испытывая жалость
к волшебному улову, – двор, сужаясь,
вмещается в мальчишечий кулак.
Едва качнёшь – мелькают этажи,
так товарняк летит из преисподней.
И в паутине бабочка дрожит,
и пёс лежит у ног твоих, охотник.

Пока играем в детскую игру –
найди щегла среди ворон и соек,
найди свой дом меж рёбер новостроек,
под языком нащупай «не умру»,
пока волчица стережёт волчат,
точней, щенков дворняга, – на носочки
приподнимись, услышишь, как стучат
под кожей золотые молоточки.

Плывёт кораблик в проруби двора
на улице Монтекки-Капулетти,
где сумерки – такое время смерти,
когда правдивей кажется игра,
где звучен жест, где звук жесток – хлопок,
железный скрип, табачный выдох робкий –
так выпуклы, как девичий сосок,
вопросом обозначившийся в хлопке.

Кто тычется, ты спросишь, что за зверь
шевелится от счастья ли, испуга,
как будто ищет выход? Эту дверь
искать – что кошку или пятый угол
средь сумерек, внутри или вовне.
Но в свернутом на подвесной ладони
нескладном, угловатом существе
найди меня, слови меня, запомни.

Дмитрий Мурзин

(г. Кемерово)

* * *
Злой я был, когда, шатаясь,
Брёл домой по пустырю,
От обиды задыхаясь,
Нарываясь на зарю.

Злой я был, и шёл сквозь темень,
Как идёт из раны кровь,
Проклиная место, время
И особенно любовь.

Ты таким меня застала –
Ярость с пеплом и золой…
Улыбнулась и сказала:
«Успокойся. Ты не злой».

* * *
Мы шли с тобой, как ходят только дети,
Ладонь зажав запальчиво в ладони,
Не чуя ни засады, ни погони,
Как водится, забыв про всё на свете.

Мы шли с тобой, как ходят только дети,
В какой-нибудь шекспировской Вероне,
Как будто бы нас время не догонит,
Как будто нет ни старости, ни смерти.

Впустую и погоня, и засада,
Мы знали, что не нужно торопиться,
Мы понимали: всё идёт как надо.

Улыбки освещали наши лица,
Мы шли с тобой, как дождь идёт в Макондо.
Мы просто не могли остановиться.

* * *
Эта женщина придёт, как зима приходит в город:
Снегом душу заметёт и посеребрит виски.
И пальто само собой приподнимет хлипкий ворот,
Словно может защитить от ненастья и тоски.

Эта женщина придёт для того, чтоб стать несчастной
И несчастье принести грациозно и легко.
Чтоб тебя испепелить, рассказав о свойствах страсти,
И оставить на губах поцелуев молоко.
Эта женщина придёт, чтоб потом тебя оставить,
Чтоб уйти под снегопад и назад не посмотреть.
И останется тебе только мелочная память.
Только жить да поживать. Только губы утереть.

Инна Домрачева

(г. Екатеринбург)

* * *
1
Поминутно прикасаясь взглядом,
Где легко, но боязно прочесть:
«Ты со мной на самом деле рядом?
Неужели ты и вправду есть?»

Пауза вспорхнула и повисла,
Прячась в стае бестолковых птиц.
Небольшая вероятность смысла
В плеске волн и мареве частиц.

Облако ванильное над хлебным,
Вязкое июньское тепло.
Всем спасибо, всё великолепно.
Просто чуда не произошло.

2
Разошлись, точнее, разбежались
И пошли, не поднимая глаз.
Это то, чего боялась Джанис
И о чём поют Ковакс и Заз.

Хочется свободы и покоя,
Хочется не вздрагивать во сне.
Дорогое, слишком дорогое
Имя, приценилась – не по мне.

За такое не погасишь ссуду
К сроку, до десятого числа.
Я пообещала, что забуду.
Я тебе, как видишь, солгала.

* * *
Исхода нет. Умрёшь – начнётся снова:
Не тронь, разбередишь присохший струп.
На каждую из ваших queen of snow
Найдёт Рамон Меркадер ледоруб.

Что он Гекубе, что Елене Троя,
Дурная слава да весёлый свист.
Знакомых кошек в этом доме трое:
Эйчар, домохозяйка и юрист.

Оскалится Щелкунчик недовольно,
В четвёртый раз встречая на пути
Того дератизатора из Кёльна…
Конечно же, из Гаммельна, прости.

По улице бежишь, а воздух вязкий,
Оглянешься — замрёшь, окаменев.
Я заблудилась в этой вашей сказке.
Где можно выйти в твёрдую НФ?

Александр Костарев

(г. Екатеринбург)

* * *
Как птица, залетающая в класс,
становится ловушкою для глаз
и заслоняет формулы иные,
так образ твой присутствует во мне.
Читал бы книгу, лёжа на спине,
все выходные,

да разучился. Строчки до конца
не доберусь, чтоб твоего лица,
точнее призрака, не вызвать понапрасну.
И ты плывёшь, весёлый свет струя,
ко мне, великолепно не моя.
Тем и прекрасна.

* * *
Под деревьями скамья,
вишня сладкая, вот это –
ты сидишь, а это – я,
только позапрошлым летом.

Я теперь и не знаком
с ним. Он медленно из парка
вышел и пошёл, тайком
улыбаясь, через арку,

а потом по мостовой,
пережитое смакуя,
будто прятал за щекой
косточку от поцелуя.

Сергей Крюков

(Москва)

* * *
Лето моё ты редкое,
Лето моё короткое.
Тонкой берёзки веткою,
Песней синицы кроткою…

Солнышко не зенитное.
Лёгкой прохлады облачко.
Ягодка, да не сытная.
Хрупкая в море лодочка…

В жизни моей отчаянной –
Чудо ли, диво дивное…
Неодолимой тайною –
Лето моё ты… зимнее.

Рандеву

Измерив шагами длину
Дорожек Перовского парка,
В июле я встретил весну,
Хоть пасмурно было и жарко.

Автобусом ехал я прочь.
Пробилась небесная просинь,
Но раннюю звёздную ночь
Наполнила поздняя осень.

Твоих настроений сюрпризы
Сильней,
чем погоды
капризы!

Год голубого тигра

Морозной ночью в лунной тишине
Едва слышны размеренные скрипы.
По выпавшим снегам, сдаётся мне,
Крадётся вечность…
Ну-ка – посмотри-ка!

Нам невдомёк, ведут её шаги
За горизонт – иль только за кварталы.
Ты мне представить бездну помоги,
Не дожидаясь, чтоб меня не стало.

Взгляну на небо, как зайдёт луна
И просияет съёженное солнце:
Там полосатая голубизна
Необозримой сущностью крадётся.

Она пройдёт – и там, за синевой,
За невесомым облачком, в сторонке,
Свернёт полупрозрачный облик свой
Под ёлкой новорожденным тигрёнком.